принцы прибыли ко Двору, и собрание было еще более прекрасным и великолепным, как Плеяды, когда на них снисходит благословение полного месяца. Было так, словно

Туда прибыло также великое множество нойонов и эмиров, чиновников (arbāb-i-ashghāl) и местных правителей (aṣḥāb-i-aʽmāl).

Император Мира приветствовал тех из своих родственников, которые были его старшими братьями и дядьями, со всевозможными знаками уважения, и почтения, и преклонения, и почитания, /156/, а младших братьев и сыновей, которые все были как его дети, — нет, как частицы его сердца, — с величайшим снисхождением и бесконечной добротой. И целый месяц, не переставая, он в согласии с родственниками и поддерживаемый соплеменниками, не делая между ними различий, он соединял рассвет с сумерками и утро с вечером, постоянно прикладываясь к чашам и кубкам, передаваемым по кругу прекрасными виночерпиями. И они насытили свои сердца цветами и плодами неверной Судьбы, предаваясь всевозможным необузданным забавам. И все присутствующие на этом собрании и все жившие при Дворе несколько дней провели в сладостном и приятном довольстве в обители монаршей щедрости Каана, возвышенного вмешательством и властью Судьбы, в полном согласии с четверостишьем, которое я услышал в Каракоруме.

И Каан по своему обыкновению и в согласии с обычаем открыл двери сокровищниц, которые ни один человек не видел закрытыми, и раздал всем присутствующим, соплеменникам и чужакам, все добро, собранное в разных странах за время, прошедшее с проведения первого курилтая, высыпав его на великих и малых, как весеннее облако проливает дождь на деревья и траву.

И со всех концов земли прибыли купцы, и перекупщики, и те, кто желал получить власть (aʽmāl) и должность, и все возвращались, достигнув своей цели и исполнив свои мечты и желания, и получали вдвое против того, на что рассчитывали. Сколько бедняков обрели богатство, сколько нищих стали состоятельными и процветающими! И всякий незаметный человек стал важной персоной.

Когда таким образом празднование подошло к концу, он вернулся к делам государства и управлению войсками. И поскольку было много мест во многих странах, где ветер недовольства не переставал возмущать разум людей, он поручил всем своим сыновьям и родственникам различные походы и вновь решил принять личное участие и отправился в путь. /157/ Но после того как он принял решение, Менгу-каан, хоть годами и находившийся еще в первой поре юности, но по разуму и достоинствам равный зрелым мужам и заслуженным ветеранам, заметил в отношении [решения] Каана принять [личное] участие следующее: «Все мы, братья и сыновья, стоим здесь, готовые повиноваться любому твоему приказу и обратившие зрение и слух к исполнению поручений и преодолению преград, чтобы приняться за все, что бы ни было велено, в то время как Каану подобает развлекаться представлениями и предаваться веселью, и наслаждаться всем, чего он ни пожелает, всем, что доставит ему удовольствие, и отдыхать от тягот путешествия и беречься от опасностей. Иначе для чего столько родственников и столько бесчисленных войск?

Когда эти зрелые слова, изреченные устами того несравненного царевича, достигли слуха присутствующих, они взяли их себе за пример и образец, и каждый из них произнес речь, подобную этой, пока и сам Каан не стал убежден.

После того каждый принц и нойон был приставлен к особому войску, и они были направлены на восток и на запад, на юг и на север. И поскольку племена кифчаков и келеров [589] не были еще окончательно уничтожены, главное внимание было направлено на завоевание и истребление этих народов. Из царевичей возглавлять этот поход были назначены Бату, Менгу-каан и Гуюк, и каждый из них отбыл в собственный лагерь с большим войском таджиков и тюрков, намереваясь отправиться в путь в начале будущей весны. Они приготовились к путешествию и выступили в назначенное время.

Что до Каана, то ему не было позволено утруждать свою особу. В покорившиеся земли были направлены доверенные лица и писцы. Обнаженные мечи были вложены в ножны; стопа угнетения и тирании закована в кандалы, а рука справедливости и неслыханной щедрости простерта; и указы и ясы были написаны для всех краев, в которых говорилось, что ни один человек не должен причинять зло другому, и сильный не должен притеснять слабого. Пыль смут и бедствий улеглась, и все сущее жило в мире. Северный ветер, как благоухающий зефир, разносил славу Каана по равнине мира, и рассказы о его справедливости и щедрости достигли всех горизонтов /158/ и взмыли вверх подобно Орлу.

И из-за распространявшихся о нем этих прекрасных рассказов люди во всех концах земли от чистого сердца стремились стать его подданными и считали за высшее счастье подчиняться ему и служить верой и правдой. Поэтому они отправили послов с дарами к его Двору, и из самых отдаленных стран, в сравнении с именем и славой которых рассказы о прежних королях кажутся всего лишь небылицами, люди разных рас спешили, опережая друг друга, выразить ему почтение.

И так он проводил время и наслаждался полной мерой, слушая пение и развлекаясь с певицами, и осушая кубки с рубиновым вином.

И так он провел остаток своей жизни, до 5 джумада II 639 года [11 декабря 1241 года], когда Разрушитель Наслаждений внезапно выскочил из засады и неожиданно выпустил стрелу Гибели из руки Судьбы.

Источник Жизни был замутнен прахом Смерти.

[XXXII] О ДЕЛАХ И ПОСТУПКАХ КААНА

Когда рука творения надела перстень с печатью Империи на палец его судьбы, как уже было изложено, он послал армии во все края и все земли, и большинство стран было очищено от его врагов. Слава о его справедливости и милосердии стала как серьга в каждом ухе, а его благодеяния и добрые поступки — как браслеты на каждом запястье и предплечье. /159/ Его Двор стал приютом для всего мира, а его присутствие — убежищем и кровом для всей земли. Поскольку утренняя заря его справедливости не омрачалась прахом вечерней тьмы (shām), его империя простиралась от пределов Чина и Мачина до самых отдаленных краев Сирии (Shām). Его щедрость была равной для всего человечества и не заставляла себя ждать ни месяц, ни год [592] . Его щедрость и его жизнь были двумя потоками, текущими по одному руслу, а его натура и постоянство — близнецами, сосущими одну грудь. О Хатым Тае позабыли при его жизни, и милосердие Ахнафа [593] меркло в сравнении с его милосердием. Во время его правления вращающийся мир пришел в спокойствие, и неумолимые небеса были усмирены. Во времена его ханства